“Петербургские тайны”. Вернер и Наташа

От автора
Альтернативная версия только одной из сюжетных линий известного телесериала “Петербургские тайны”. А именно – судьба Наташи. Формат представляет собой нечто среднее между киносценарием и прозой. Подразумевается, что остальные сюжетные линии известны читателю. Рассчитано на всех, кто смотрел популярный сериал.

Пролог
В конце августа 1854 года в Мариинскую больницу Петербурга после неудачной попытки суицида доставили одну светскую даму, известную в высших кругах под именем баронессы фон Деринг. Тогда, правда, и слов-то таких не знали – “суицид”. Говорили просто – руки на себя хотела наложить. Здесь же баронессу обнаружил при обходе совсем недавно переехавший в столицу весьма именитый доктор – барон фон Штойбен. Рассказы очевидцев о реакции последнего при виде пациентки незначительно разнятся. У одних – пришел в явное замешательство. У других – что на него какой-то ступор напал. Третьи же (это, прежде всего, фельдшерица) утверждали, что, мол, впал в  состояние шока. Но все они в один голос повторяли – доктор Штойбен больную эту узнал и в изумлении назвал ее Наташей. Истина, она, как известно, всегда где-то посередине. Баронесса не сразу, но все же, хоть и с усилием, открыла глаза. Над ней склонился хорошо одетый представительный мужчина с удивительно знакомым лицом. И лицо это, уже оправившись от шока (или как там его определили очевидцы), смотрело на женщину с нескрываемой улыбкой.

– Ну что? Узнала, наконец?

Баронесса, тоже делая попытку улыбнуться, нерешительно выдавила из себя:

– Верка? Неужели это ты? Или мне …
– Я, разумеется, кто ж еще.  Сколько же лет мы с тобой не виделись? Ты ведь тогда исчезла. И я все пытался …
– Давай, не будем об этом сейчас, хорошо? Ты расскажи-ка лучше о себе.

Глава первая
Вот тут надо бы вновь вернуться к тем событиям, которые наверняка, хоть и частично, но уже известны читателю. Наташа была внебрачной дочерью турусовского помещика Алексея Ломакина, которую он прижил от одной из своих крепостных девок. Надо отдать должное Алексею Кирилловичу. Наташу он воспитывал как свою дочь, очень любил, нежно заботился, и дал ей отличное образование. Не хуже дворянского. Так что детство у девочки было куда счастливее, чем у ее крепостных сверсниц. Как-то раз, еще когда ей было лет семь – восемь, Наташа встретила у речки одного белобрысого мальчишку. Своего ровесника, но явно не из холопов. Одет был, как и она, по-господски. Мальчишку звали Вернером. И был он сыном соседнего помещика, барона фон Штойбена из Кербинки. Имя “Вернер” ужасно развеселило Наташу, которая с тех пор стала называть своего нового приятеля “Веркой”. В чем-то, кстати, это было даже удобно. Дома так прямо и говорила. Мол, я с Веркой из Кербинки за ягодами (за грибами, на речку и т.д.) иду. Все были уверены, что речь идет о какой-нибудь крепостной девчонке из соседнего имения. Тем более, что тамошний помещик, отец Вернера, был человеком весьма строгих взглядов. Если б узнал, что отпрыск его встречается с девкой крепостной, башку бы напрочь оторвал. А то, что девка эта – соседова дочь внебрачная, от холопки им прижитая – так за это он Алексея Кириллыча мог еще и на поединок вызвать. Так вот и проходили годы. Отношения Наташи и Вернера все более крепли и постепенно переросли в еще не познанное ими нежное и удивительное чувство. Как и все влюбленные, они строили планы на жизнь. Причем, на свою совместную жизнь. В одночасье, однако, все резко пошатнулось. Барон Герман фон Штойбен вконец разругался с супругою, бросил имение ее к свиньям собачьим и уехал в свой родовой фольварк Грюнхалле под Раушеном. Сына забрал с собой, невзирая на слезы его матери. Отъезд был таким внезапным, что влюбленные едва успели попрощаться. Обоим тогда уже исполнилось семнадцать. Вернер смотрел на жизнь с оптимизмом.

– Отец меня хочет в Гейдельберг определить, медицинскую науку постигать. Там, говорит, сейчас хирургию сам Келиус преподает.  Закончу, вернусь с дипломом и тут же свадьбу отыграем. Пусть только попробуют помешать.

Увы, как часто пишут в романах, судьба распорядилась иначе. Внезапная смерть Алексея Ломакина не только помешала планам двух влюбленных, но и, по сути, разрушила всю жизнь Наташи и ее матери. Оказалось, что любящий отец не догадался сделать главное – дать дочери вольную. Не говоря уже о том, чтобы в законном порядке признать свое отцовство. После смерти брата имение в Турусовке перешло к княгине Вере Кирилловне Чечевинской. Что имело далеко идущие последствия для сей знатнейшей княжеской фамилии. Наташа, красивая, образованная девушка, получившая дворянское воспитание, стала дворовой девкой и объектом насмешек крепостного люда. Мать ее по наговору этого самого люда (в отместку за былую близость к барину) была насмерть запорота на съезжей. Наташу же Вера Кирилловна и дочь ее, княжна Анна, можно сказать, “приблизили” к себе. Сделали горничной и даже некоторые секреты доверяли. Она ведь хоть и девка крепостная, а все же образованная. Стало быть, понимание имеет. Не какое-нибудь там быдло со скотного двора. Была у них Наташа чем-то вроде ученой обезьянки. Можно перед гостями похвастать. Вот, мол, какие у нас девки-то крепостные. Не чета вашим Матрешкам с Парашками. И даже не догадывалась Наташа, что… . Впрочем, об этом ниже.

Между тем, о событиях в Турусовке Вернер и понятия не имел. Переход его любимой в крепостные девки был так стремителен, что отписать ему в Гейдельберг у нее уже не было никакой возможности. Да и понимала Наташа, что никакого будущего с Вернером при сих обстоятельствах у нее уже не будет. Случай свел девушку с молодым поляком, гравером Казимежем Бодлевским. И дальнейшая ее судьба известна читателю. А тем временем, выпускник Гейдельберга доктор Вернер Штойбен вернулся из Бадена в Петербург и сразу же отправился в Кербинку – имение своей матери Эммы Лаудер. Там его ждало ошеломляющее известие. По словам матери Турусовку унаследовали князья Чечевинские. Но сейчас она отошла казне в счет уплаты княжеских долгов. Что там, собственно, произошло, Эмма сыну рассказать так и не смогла. Поскольку и сама толком не знала. Вроде бы, разорены они. Но как, почему – на эти вопросы ответа у нее не было. Вернер срочно вернулся в Петербург, чтобы прояснить судьбу Наташи. Но все безуспешно. Сведения, которые ему удалось получить, повергли его в сильнейшее уныние. Старая княгиня умерла. Ее дочь Анна бесследно исчезла. А сын, князь Николай, вернулся домой с войны, будучи раненным в плечо, и тоже куда-то запропал. Все состояние Чечевинских, все их наличные деньги и ценные бумаги  были похищены. О судьбе Наташи вообще спросить было некого. Сам же дом Чечевинских в столице приобрел на аукционе некий С.А.Ковров. Тоже бывший офицер и, по слухам, приятель князя Николая. Именно к нему и отправился Вернер. Однако Сергей Антонович, узнав о цели визита доктора Штойбена, сразу же изменился в лице и, не скрывая своей враждебности, заявил гостю, что именно эта самая горничная Наташка-то и украла все деньги князей Чечевинских. А затем сбежала за границу со своим любовником, поляком Бодлевским.

Вернер вышел от Коврова в самом дурном расположении духа. Обратно в Кербинку возвращаться не хотелось. Да и устраиваться надо было в Питере. Искать место в больницах или ассистентом у практикующих врачей. Решил немного побродить по городу, развеяться. На Невском Штойбена окликнул по-немецки знакомый голос. Ну надо же, вот так встреча. Это ж Катцель, его приятель и сокурсник по “Гейделю”, обитатель соседней кельи (так студенты называли свои скромные жилища). Йоганна в университете не любили. Фамилию произносили нарочито презрительно, проглатывая конечную Л – “Катце” (“Кошка”) Но Катцеля это мало трогало. Дружбы он ни с кем не заводил, в студенческих попойках участия не принимал. А все свое свободное время проводил в старинной университетской библиотеке, изучая рукописи и фолианты, посвященные фармакологии. Даже его недруги признавали – в знании последней ему в Гейдельберге равных нет. Вернера и Йоганна сблизило не только соседство в общежитии кампуса. Но и то, что оба были из прибалтийских немцев и приехали на учебу из Российской империи. Там же и собирались практиковать после университета. Да и общались между собой, в основном, на русском. Так что эта, хоть и неожиданная, встреча в Петербурге особого удивления ни у кого из них не вызвала.

– Приветствую тебя, о собрат мой по науке!

Этот возглас Катцеля в студенческом стиле вызвал немалое удивление прохожих на многолюдном, как всегда в это время, Невском проспекте. Вернер поспешил увести друга в сторону.

– Йоганн, надо бы поговорить. Но не на улице.
– Ну так давай посидим в “Лорелее”. Вон она, уже отсюда видна. Пешочком дойдем.

Пока они сидели в кнайпе, открытой здесь, на Невском, относительно недавно, но уже ставшей излюбленным местом времяпрепровождения петербургской интеллигенции среднего звена – врачей, учителей и художников, Катцель слушал грустный рассказ приятеля о его разнесчастной любви. Он прихлебывал пиво и сочувственно кивал, хотя сама эта история его совершенно не трогала. К женщинам Йоганн вообще испытывал глубочайшее презрение, считая их пустыми и недалекими существами, в голове у которых только амуры, модные туалеты и никчемные безделушки. Собственно, он их про себя так и называл – Nippsachen. Исключение не делал даже для своих пациенток, которых в Гейдельберге и окрестностях у него было немало. В основном, речь шла о повсеместно запрещенных в то время абортах. Наконец, после того, как Штойбен излил товарищу душу, беседа перешла в сугубо деловое русло – на тему поисков места.

– Вот, что я тебе скажу, Вернер. Про столицу можешь сразу забыть.

Катцель кивком подозвал кельнера (кружка была уже почти пуста)  и продолжил разговор.

– Я тут уже месяц. И весь Петербург облазил. Нет ни одной нормальной вакансии. Практики-то здесь имеются богатейшие, но все уже полностью забиты. Втиснуться в них сейчас совершенно немыслимо. Да и в больницы тоже. Мне, однако, друг мой, повезло несказанно. Ты даже себе представить не можешь. Получил место личного врача у одной купеческой вдовы. Мнительная, я тебе доложу, особа… . Просто до чертиков. Так сказать, hypochondrische Persönlichkeit. Что ни день находит у себя все новые болячки. Работать с ней, конечно, будет нелегко. Но условия невероятны. Полный пансион, классное жалование, оборудованный кабинет. Мечта, а не служба.

Вернер нахмурился.

– Это скверно, Катцель. Мне как раз в Петербурге-то осесть и хотелось. Все ж столица. Да и Кербинка недалеко. Очень скверно.
– А Москва тебе не подойдет?
– Что ты имеешь в виду?
– А вот послушай. На Михайловской, у Клее, остановился профессор Жданович. Ищет себе помощника. Но такого, чтоб мог замещать его и с частными пациентами. Сам-то он целыми днями на кафедре. Да и в обеих Катеринках консультирует. Так что на практику совсем времени не остается. А пациенты-то у него самые что ни на есть именитые и денежные. Ну и старикан, понятно, привередлив. Wählerisch. Коновала не возьмет. Сколько к нему уже народу просилось – всем дал от ворот поворот. Но ты-то у нас был лучшим на курсе. Да и вообще, скажу тебе, диплом “Гейделя” с отличием дорогого стоит. Попробуй. Чем черт не шутит.

Много раз потом Вернер вспоминал приятеля добрым словом. Жданович принял доктора Штойбена с испытательным сроком, который тот с выдержал с честью. С той поры уж минуло шестнадцать лет. Постепенно Вернер укреплял свою репутацию в медицинском мире. Причем, не только в Москве, но и в Питере, куда неоднократно приезжал для консультаций. В Грюнхалле, между тем, скоропостижно скончался старый Штойбен, оставив единственному сыну огромное по тем временам состояние и баронский титул. Это позволило Вернеру войти в московский высший свет, общаясь со своими пациентами теперь уже совсем в другом качестве. Доктор Штойбен уступил место барону фон Штойбену. Все, вроде бы, складывалось прекрасно. И, тем не менее, Вернер все чаще подумывал о переезде в Петербург, чтобы быть поближе к матери. Эмма в одиночестве доживала свой век в Кербинке и переехать к сыну в Москву отказывалась наотрез. Впрочем, сейчас, спустя годы, обосноваться в Питере было уже намного проще. На Литейном барон приобрел прекрасный старинный особняк с зимним садом и собственным выездом, для которого заказал две кареты с фамильным гербом. А также очень небольшую, но весьма ценную практику. Профессор Бауэр, с которым у Вернера сложились неплохие отношения за эти годы, уступил ему несколько важных и богатых пациентов. Так что финансовое положение Вернера сейчас являлось как никогда стабильным. И для него важнее всего было иметь как можно больше свободного времени, чтобы проводить его с матерью. Кроме того, доктор Штойбен согласился взять на себя и бесплатные консультации в больнице для неимущих. Тем более, что Мариинка  располагалась совсем недалеко от его дома. Во время одной из таких консультаций барон и встретил Наташу.

Глава вторая
Для начала Вернер решил перевезти ее из этого, прямо скажем, неподходящего места, в свой новый особняк. Наташа была слишком слаба, чтобы сему воспротивиться. Да и, честно говоря, в глубине души она понимала, что это единственно возможное сейчас решение. В конце концов, это ж Верка, роднее которого у нее никогда и не было. Возлюбленный ее, давний друг детства. В особняке на Литейном было довольно много слуг во главе с дворецким (положение в свете обязывало). Правда, ни одного холопа, все вольнонаемные. Впрочем, и в Кербинке крепостных оставалось всего несколько душ, которым Вернер, если бы не мать, хоть сейчас дал бы вольную. Для госпожи Натальи Алексеевны – так всем слугам приказано было именовать новую обитательницу дома – Вернер нанял личную горничную – скромную опрятную девушку из очень порядочной, но небогатой семьи. Жалованье положил ей такое, что у родителей аж глаза на лоб полезли. Согласие их было получено, что называется, сей-же-моментно. Через три дня постельный режим для Наташи закончился, и она, правда очень неторопливо, с помощью горничной, могла уже совершать небольшие прогулки в зимнем саду особняка.

Как-то утром, сразу после завтрака, Наташа сообщила барону, что желала бы поговорить с ним с глазу на глаз. Они прошли в библиотеку. Там бывшая баронесса фон Деринг поведала Вернеру печальную историю своей еще совсем недолгой жизни. Рассказала все до мелочей. От смерти папеньки Алексея Кирилловича и до больничной койки в Мариинке. Барон ее не перебивал. Только пару раз встрепенулся при упоминании каких-то имен, очевидно, ему знакомых. Наконец, Наталья Алексеевна завершила свое повествование.

– Ну, что скажешь? Хороша твоя Наташка, да? Прямь загляденьице. Холопка, воровка, баронша фальшивая. Да разве ж только это? Я, Верочка, получается, еще и душегубица. Старуху-то Чечевинскую я ведь в могилу свела. А молодая из-за меня в трактирных девках оказалась. Уж больно много на них злобы у меня тогда в душе  было. Но ведь, если разобраться, в чем они-то, Чечевинские, виноваты? За что я тогда их извести-то поклялась? Ведь истинный  виновник – это ж папенька мой, барин Алексей Кириллыч. Вольную родной дочери не дал, отсюда-то и напасти все.

Вернер не спеша поднялся с кресла и прошелся по комнате. Остановился у портрета какого-то вельможи 18-го века, который остался от прежних владельцев, и пару минут задумчиво (даже с каким-то интересом) разглядывал его. Потом медленно повернулся к своей собеседнице.

– Слушай, Наташ, я давно тебе сказать хотел, да все как-то обстановка была неподходящей.

Он подошел к Наталье Алексеевне и опустился на одно колено, протянув ей небольшую сафьяновую коробочку, которую вытащил из бокового кармана. В ней лежало изумительной красоты золотое кольцо работы самого Винченцо Теодори, с огромным бриллиантом в платиновом обрамлении. Его Вернер буквально по случаю,  еще несколько лет назад, купил на Тверской у Кохмана.

– Все эти долгие годы я представлял, как делаю тебе предложение. И вот, наконец, сей момент наступил. Я очень, очень прошу тебя выйти за меня замуж.

Наташа ошалело смотрела то на него, то на кольцо, не в силах выговорить ни слова. Но через минуту она уже пришла в себя.

– Ты вообще-то слышал, о чем я сейчас говорила?
– Слышал. И очень даже внимательно. Особенно то последнее, насчет папеньки твоего. Только ведь неправда все это.
– Что неправда?

Вернер встал, закрыл коробочку и положил ее на стол. Наташа непонимающе наблюдала за его действиями. Барон подошел к ней и обнял так же сильно, как в ту далекую юношескую пору. Она и не сопротивлялась. Только слышно было, как бешено, подобно разошедшемуся дятлу, стучит ее сердечко.

– Наташенька, любимая моя. Дал тебе вольную Алексей Кириллович. Дал. И отцовство свое признал. Все честь по чести, по закону.  Только скрыла это от тебя его сестрица подколодная, княгиня Чечевинская, ведьма старая…

Вот тут снова придется отмотать повествование назад. Правда, в этот раз совсем немного. И рассказать о некоторых важных для нашего героя событиях. Начались они с того момента, когда в своем новом особняке на Литейном барон фон Штойбен развернул за завтраком “Санкт-Петербургские ведомости”. Поскольку он только начинал свое вхождение в столичное общество, то и весьма рьяно интересовался светской хроникой. Внимание его сразу привлекла знакомая фамилия – Катцель. В течение всех этих долгих лет, что Вернер жил в Москве, с Йоганном он встречался всего несколько раз, хотя, как я уже говорил, в столице был неоднократно. Они, правда, еще и в переписке состояли, но тоже, в общем-то, не такой уж регулярной. Во всяком случае, оба доктора имели определенное представление о занятиях друг друга. Все письма Катцеля барон хранил в своей шкатулке для документов. В последнем из них Йоганн написал, что по дурости влип в одну неприятную историю, но никаких подробностей не сообщал. В газетной же статье говорилось о том, что в доме князей Шадурских найдены мертвыми сам хозяин дома, молодой князь В.Д.Шадурский, и известный в Петербурге доктор Й.Катцель. Оба погибших проходили по известному (и довольно громкому) судебному делу Ю.Н.Бероевой. Первый в качестве потерпевшего. А второй – как свидетель. Полиция, однако, сразу же отмела появившуюся было версию о причастности самой Бероевой к оному преступлению, поскольку последняя умерла в следственной тюрьме вскоре после вынесения ей обвинительного приговора.

Вернер откинулся на спинку стула. Дело Бероевой… . Что-то ведь о нем и в Москве тогда болтали. В основном, правда, ходили разные слухи, домыслы и сплетни. Белокаменной-то, в общем, и своих скандалов в свете хватало, так что петербургскими мало кто подробно интересовался. Впрочем, что сейчас об этом? Вернер начал разбирать сегодняшнюю почту. А, вот. Как раз то, что надо. Приглашение на прием к князю П.С.Мещерскому. Там все и узнаем. Действительно, тем же вечером барон получил необходимые сведения по делу Бероевой. Да еще и с различными подробностями. Разумеется, в этих “сведениях”, как всегда, половина вранья. Но, тем не менее, общая картина происшедшего стала вырисовываться весьма и весьма отчетливо. И картина эта, прямо скажем, неприглядная. Эх, Катцель, Катцель, вот ведь угораздило тебя… . А уже на следующий день с утренней почтой пришло письмо с просьбой срочно приехать в адвокатскую контору “И.Л.Карнаухов и сын”. Стряпчий Карнаухов много лет был поверенным его матери и занимался всеми делами Кербинки. Сразу же после завтрака встревоженный письмом Вернер поехал на Мойку. Хозяин конторы радушно встретил его в своем кабинете.

– Доброе утро, г-н барон! Очень рад вас снова здесь видеть.
– Что случилось, Ипатий Львович? Что за срочность такая?

Голос Вернера выдавал его напряжение.

– Нет-нет, не тревожьтесь. Это никак не связано с имением вашей матушки.

Вернер облегченно вздохнул и плюхнулся в кресло.

– Прямо камень с души свалился. Так я слушаю вас со всем вниманием.
– Скажите, Вернер Германович, приходилось ли вам знавать некоего Йоганна Катцеля, доктора?
– Разумеется. Мой старинный приятель еще с университетских времен. В последние годы мы с ним, правда, мало общались. Сами понимаете. Я в Москве, а он – в Питере. Как раз вчера в “Ведомостях” я прочел о его гибели.
– Вот-вот, об этом-то и пойдет речь. Видите ли, недели две назад (у меня, если вам надо, записана точная дата) доктор Катцель обратился в нашу контору. Он сказал, что ему известно о том, что мы с вами знакомы много лет. А затем вручил мне небольшую шкатулку и попросил немедленно передать ее вам в случае его смерти. Разумеется, он не мог предвидеть того, что произошло третьего дня. Доктор Катцель объяснил свое решение тем, что он неизлечимо болен и может умереть в любую минуту. А содержимое шкатулки непременно должно попасть в ваши руки.
– Заинтриговали вы меня, Ипатий Львович. И что же там такого ценного? Хотя, вы, наверное, ее и не открывали?
– Увы, г-н барон. Мне пришлось заглянуть внутрь.  Дело в том, что закон запрещает нам принимать от одних лиц и передавать другим подобные шкатулки, ящички и прочие емкости без проверки их содержимого. Г-н доктор против этого не возражал. Он при мне открыл шкатулку, вытащил из нее довольно толстую тетрадь синего цвета, которую я тут же бегло просмотрел. Как пояснил доктор Катцель, в ней записаны рецепты различных снадобий и прочие медицинские сведения. Все на немецком языке, которым я, как вы знаете, владею в достаточной степени. К тетради было приложено запечатанное письмо, также адресованное лично вам. Его вскрытия, в отличие от шкатулки, закон не предусматривает.

Карнаухов открыл верхний ящик стола, вытащил шкатулку и положил на стол вместе с ключом. Вернер заглянул в нее, потом снова запер, расписался в получении, но уходить не спешил. Стряпчий не торопил его, понимая, что у барона есть к нему что-то очень важное, о чем тот никак не решается заговорить. И все же Вернеру пришлось приступить к делу.

– Скажите, Ипатий Львович, вы ведь, кажется, еще и Турусовкой занимались? Я имею в виду имение покойного Ломакина.
– Ну а как же-с. У Алексея Кирилловича, царствие ему небесное, еще и мой покойный батюшка поверенным был. А потом и мне его по наследству передал вместе с этой конторой.
– Стало быть, вы в курсе всего того, что произошло сразу же после его внезапной кончины? Спрашиваю вас об этом потому, что я в то самое время еще грыз гранит науки. А когда вернулся, Турусовку уже за долги продали.

Карнаухов откинулся на спинку кресла и очень пристально, как бы изучающе, посмотрел на Вернера.

– Разумеется, все дела о наследстве через меня тогда прошли. Ломакинское имение по завещанию сестре его досталось. Княгине Чечевинской Вере Кирилловне, тоже царствие небесное…. Однако, сдается мне, сударь, вопрос этот вы задали с определенной целью. Нельзя ли поточнее узнать о предмете вашего, так сказать, интереса?
– Видите ли, эээ… Ипатий Львович, дело это в высшей степени деликатное. И я бы хотел…
– Г-н барон, моя профессия предусматривает абсолютную дискретность в отношениях с клиентами. Так что смею вас  заверить – все сказанное вами не выйдет из стен моего кабинета.
– Ну что ж. Расскажу вам все как есть. Дело в том, что у Алексея Кирилловича была внебрачная дочь, Наташа.
– Так точно. Была-с. Ломакина Наталья Алексеевна. Но она уже давно в могиле.
– Как это в могиле? Почему? Откуда вам известно?
– Мне об этом сообщила сама княгиня Чечевинская.

Вернер так разволновался, что вскочил с кресла и быстрыми шагами заходил по кабинету.

– Ипатий Львович, дорогой, умоляю вас, для меня это крайне важно. Ведь я …
– Эко вас разобрало-то. Помню, помню, как же, слушок тогда прошел, что будто бы вы и девица эта…

Барон ошалело уставился на Карнаухова и медленно опустился в кресло. Вид у него был крайне растерянный. Стряпчий рассмеялся.

– Вернер Германович, голубчик вы мой, ну что же вы так  засмущались-то, право? Я ведь вас помню с тех еще времен, когда вы росточком-то были аккурат вот с эту шкатулку. Ладно, слушайте. Алексей Кириллович дочери внебрачной и вольную дал, и имя свое дворянское. Как раз здесь, в этом кабинете мы с ним бумаги те и оформляли. Но так он опасался, что Наталья Алексеевна при красоте своей с каким-нибудь прохвостом спутается, да и отца покинет, что решил об этих документах ей пока не говорить. А посему бумаги те он на хранение оставил. Но никакого поручения по ним мне так и не дал. После его кончины я, как и положено, известил о них его наследницу, Веру Кирилловну. Однако же она мне заявила, что Наташа, девица оная, тоже не так давно в иной мир отошла. Так что теперь они, бумаги эти, ей без надобности. Что же касается завещания, то Алексей Кириллович намеревался новое составить и почти все в нем дочери отписать (с сестрицей-то у него отношения натянутые были). Но не успел. А в старом только Вера Кирилловна значилась. Это я к тому, что подтверждать бумагами смерть девицы сей, Натальи, закон княгиню не обязывал. Померла и померла себе. Пусть земля ей будет пухом.

Вернер мрачно уставился в пол. Потом тяжело вздохнул.

– Солгала она вам, Ипатий Львович. Солгала. Мне доподлинно известно, что Наталью Алексеевну княгиня в Петербург перевезла и в горничные определила. Вольную девушку, почитай, племянницу свою, в крепостных оставила. Хотя и знала обо всем.

Карнаухов неодобрительно покачал головой.

– Вот, значит, как… . Теперь понятно, почему она бумаги эти у меня забирать отказалась. Случись что потом, ей бы уже не отвертеться. А так… Ничего, мол, я не знаю и знать не желаю.  Никаких вольных и в глаза не видела и в руках не держала.

Карнаухов достал связку ключей и отпер нижний ящик стола.

– А документы те я сохранил. Вот, извольте ознакомиться. Тут и  вольная. И признание отцовства с передачей фамилии.

На несколько минут воцарилось молчание, пока Вернер изучал бумаги. Наконец, он отложил их в сторону и посмотрел на Карнаухова.

– Могу ли я получить их насовсем, Ипатий Львович? Есть ведь все-таки надежда, что Наталья Алексеевна объявится.

Карнаухов замялся, тщательно подбирая нужные слова. В нем боролись и желание помочь старому клиенту, и невозможность обойти существующие правила. Впрочем, в подобных сражениях в то время все решала, скажем так, некая третья сторона.

– Я очень сожалею, г-н барон, но это невозможно. Бумаги сии отданы мне на хранение, и я, как лицо, так сказать, доверенное, просто не могу …

Вернер молча достал бумажник, вытащил из него всю пачку купюр, которая в нем находилась, и положил ее на стол. Стряпчий, тоже молча, взял деньги (могу сразу сказать, что там было 560 рублей новыми кредитками) и, не пересчитывая, запер в том же ящике стола, откуда чуть раньше достал шкатулку Катцеля.

– А с другой стороны, Вернер Германович, я вот тут подумал, а  зачем мне их сейчас-то у себя хранить? Доверитель мой, г-н Ломакин, царствие ему небесное, давно скончался. И кто знает, может, и действительно найдется дочь его. Сие ведь только одному Богу известно…

Глава третья
Приехав домой, барон сразу же уткнулся в письмо Катцеля. В нем последний подробно описал свою неблаговидную роль в деле Бероевой (о котором Вернер уже имел определенное представление) и сообщил потрясающую новость. Оказывается, женщина эта чудом выжила и, поскольку официально считается мертвой, в ближайшее время должна покинуть Россию вместе с г-ном С.А.Ковровым, за которого, по всей видимости, собралась выйти замуж. Ковров – приятель недавно прибывшего в Петербург венгерского графа Каллаша.

Вернер отложил письмо в сторону и задумался. Ковров… . Судя по всему, это тот пренеприятнейший субъект, с которым он повстречался много лет назад, разыскивая Наташу. Ну да, Сергей Антонович, так ведь его звали. И он, вроде бы, тоже был арестован по делу Бероевой, но бежал из тюрьмы. Во всяком случае, так говорят в свете. Женитьба их, Коврова и Бероевой, скорее всего, фиктивная. Супружескую пару никто не разыскивает и бежать из страны намного легче. Кстати, этот Шандор Каллаш оставляет приятное впечатление. Хорошо, что Петр Сергеич Мещерский его представил. Пока, правда, не очень понятно, зачем Катцель мне обо всем этом … . Вернер снова углубился в чтение. А, вот, оказывается, в чем дело.

…мне удалось вернуть Юлию Николаевну к жизни. К той самой жизни, которой по моей вине она чуть было не лишилась. Но лечение ее, увы, на этом не закончено. К письму приложена тетрадь, в которой на страницах 17 – 21 я подробно описал состав того снадобья, что выпила госпожа Бероева. Это сочетание Atropinum sulfuricum с другими компонентами, несомненно, привело к ожидаемому эффекту. Но именно оно-то и вызвало столь долгосрочное поражение нервной системы. Предвидеть же сие тогда я был не в силах, поскольку даже не предполагал обо всех тех schwerste Prüfungen, что выпадут на долю этой женщины. Да и, если честно, не думал я тогда об этом, Вернер. Просто не думал. Пишу тебе сейчас, зная, что осталось мне совсем немного. И если ты читаешь эти строки, значит … . Короче, я прошу тебя как моего единственного друга и лучшего врача, которого я когда-либо знавал. Разыщи Юлию Николаевну и помоги ей, если будет в том нужда. Может наступить рецидив болезни, с которым никто, кроме тебя, не справится. Я им посоветовал отправиться в Швейцарию или в Австрию, в какое-нибудь тихое спокойное местечко. Желательно с питьевыми источниками. Это очень полезно для ее восстановления. Надеюсь, что они меня послушали. Точный адрес их ты узнаешь у графа Каллаша. Он сейчас в доме Коврова проживает…”

Через три дня, однако, Вернер обнаружил в Мариинке Наташу и все остальное для него на какое-то время перестало существовать.

Завершив свой рассказ (опустив в нем, правда, все, что касалось Катцеля), барон протянул своей возлюбленной столь долгожданные, но, увы, несколько запоздавшие бумаги ее отца. Все то время, пока Вернер говорил, Наташа думала лишь о том, чтоб не расплакаться. “Только не при нем. Надо дождаться и уйти к себе. Надо выдержать еще немного. Только не при нем.”

Но продержаться она все же так и не смогла. Сначала крохотная слезинка скатилась по левой щеке. Потом такая же по правой. Поток слез усиливался с каждой секундой. Плотина, удерживаемая волей этой сильной женщины, сначала дала течь. А потом и вовсе была прорвана. Наташа разрыдалась, уже не пытаясь сдерживать себя. Вернер был готов к подобной реакции своей подруги. Он даже не пытался утешать ее, понимая, что сейчас ей лучше выплеснуть в слезах всю ту страшную душевную боль, которую она испытывала. Боль за свои лучшие годы, выброшенные на свалку по вине других людей. И за все то мерзкое, что она сама причинила этим самым людям. Неожиданно Наташа вскочила и, продолжая рыдать, убежала в свою комнату. Барон же остался сидеть в кресле, размышляя о том, что делать дальше.

Увиделись они только тогда, когда Наталья Алексеевна вышла к ужину. На прекрасном ее лице от былых слез не осталось и следа. Ужин, однако, прошел в полнейшем молчании. Вернер время от времени поглядывал на Наташу, но так и не решился вымолвить ни слова. Он обратил внимание на выражение ее лица, холодный, безжалостный, пугающий взгляд, который показался ему очень знакомым. Причем, еще с детства. Вернер был готов покляться, что только раз всего он и видел этот Наташкин взгляд. Но запомнил его на всю жизнь. Что же тогда было, интересно? Вроде, что-то связанное с Митькой Балмусом. А, ну конечно, как же он мог забыть… .

Это было как раз накануне его отъезда из Кербинки. Приятели из соседней Ропши отправились на речку. Но не купаться, а за девками подглядывать. Занятие это считалось весьма опасным. Можно было не только крапивушки отведать, но и без штанов домой вернуться. Вернер в подобных затеях участия не принимал. Все ж не дворянское дело. Вот тогда-то все и произошло. Одного из дружков его, купеческого сына Митьку Балмусова (он же просто Балмус) девки взяли так, что он и пикнуть не успел. Вернер тогда неподалеку был. Там, где они с Наташкой каждый день встречались. Он услышал шум и появился на месте событий аккурат к началу экзекуции. Наташа с другими девицами готовила пучки крапивы, и взгляд ее был точно таким же, как и сейчас. Митька, совершенно голый и связанный по рукам и ногам, лежал, уткнувшись лицом в песок. Его одежда, разорванная и окровавленная, валялась рядом. А спина (да и ниже) носила следы жесточайшей порки. Но это была явно не крапива. Вернер решительно подошел к Наташе.

– Знаю, знаю, что сказать мне вознамерился. Так вот, даже не мечтай об этом. Получит твой приятель все, что заслужил. Отведает крапивки вкусно, знатно, на всю оставшуюся жизнь.

Упрашивать ее было бесполезно. Вернер еще раз с сожалением взглянул на Митьку и удалился. Но уже на следующий день он узнал, что наказание Балмуса по каким-то непонятным причинам  отменили. Расспросить об этом Наташу ему так и не пришлось. Просто уже не до того было. Утром следующего дня Штойбены, отец и сын, отбыли за границу.

После ужина барон с Натальей Алексеевной прошли в библиотеку и уселись в стоящие друг напротив друга глубокие кресла с бархатной обивкой. Вернер с удовлетворением заметил, что взгляд его возлюбленной стал таким же, как и прежде. Значит, в добром настроении. Самое время вернуться к руке и сердцу. Но Наташа его опередила. На лице ее играла немного ироничная, но все та же, заставляющая барона трепетать, нежная улыбка.

– Твое предложение, Вернер, я принимаю. Почитай, уж лет двадцать с того дня прошло, как мы друг другу в верности клялись. И все эти годы я тебя любила так же сильно, как и тогда. А то, что дурой оказалась, как все бабы, и дров аж высотой с Казанский наломала, так за то прощенья у тебя прошу.

Вернер, не проронив ни слова, вновь достал из ящика кольцо Теодори, подошел к Наташе и надел его на вытянутый ею безымянный палец. Потом встал перед своей невестой на колени и, пока она с нежностью смотрела на него, целовал ей руки. Одну и другую. Левую и правую… . Наконец, наступила долгожданная ночь. Первая в их жизни, которую они провели вместе. Уже пробило четыре утра, но оба так и не сомкнули глаз. Наташа тихо лежала, прижавшись к Вернеру, и вдруг хмыкнула. Барон удивленно повернул голову.

– Ты чего это?
– Да так, смешно вдруг сделалось. Стало быть, опять мне в баронессы.
– Зато будешь настоящей. А не какой-нибудь, там, “Деринг”- “Беринг”. Кстати, раз уж ты все равно не спишь… . В газетах сообщалось о смерти этого твоего Карозича. Ты, в общем-то, мне толком так и не рассказала, как вы с ним…
– Эй, уж не ревнуешь ли ты часом?
– Да нет, просто… просто хотел бы знать, как и что произошло. Частично мне об этом поляке Ковров поведал, но я ему не особо верю.
– Казимиром его звали. Фамилия – Бодлевский. Он мне тогда очень помог. Ты ж не забывай, я, хоть и в горничных ходила, а все равно ведь крепостной была. А он был человеком вольным.  Обедневшим шляхтичем. Мог делать все, что вздумается. Паспорт мне дворянский в “Ершах” сварганил. Без него не видать бы мне свободы. Ковров-то с Чечевинским, с князем Николаем, нам уже в затылок дышали. Поэтому мы, когда на почтовых до Варшавы, наконец-то, добрались, задерживаться там не стали. Очень уж погони опасались. Так что сразу из Варшавы в Данциг рванули. Там у Казимира приятели остались. Вот они нам те бумажки-то и устроили. Полностью готовые документы у них были, на баронессу эту и дипломата из Ганновера. А на новые уж времени совсем не оставалось. Вот так шестнадцать лет мы с ними по Европе и протопали.
– А с немецким у тебя как? Я помню, ты весьма сносно на нем общалась.

Наташа снова хмыкнула.

– Machst du Witze? Sechzehn Jahre in deutschen Ländern. Und wie sollte er sein?
– О, еще и на австрийском диалекте!
– Просто мы почти все эти годы в Вене провели. Даже особняк  купили. Я знакомства в свете заводила. А Казимир их за столом до нитки раздевал. А ты чего вдруг про немецкий-то спросил?
– Об этом после. Ты пока мне на один вопрос ответь. Вспомнилось сегодня вдруг за ужином.

Наташа приподнялась на локте и с удивленной улыбкой посмотрела на Вернера.

– И что же тебе такого вспомнилось, хотелось бы мне знать?
– Перед самым моим отъездом из Кербинки поймали вы на речке Митьку Балмуса. И ты его всего крапивою грозилась отодрать. Но отпустила. Почему? Неужель простила? На тебя тогдашнюю не очень похоже.
– А, вот ты о чем. Ну да, чего тут говорить, пощадила я мальца. То-есть, это я сейчас его так называю. Спустя годы. А в то время… . Не знаю, что на меня тогда нашло. Помнишь, у Пушкина в “Выстреле” Сильвио говорит графу, что он доволен. Потому что видел его смятение и робость. Вот и я, наверное, как Сильвио. Балмус порки боялся страшно. Я от Надьки, сестры его, это давно знала. Викул Пахомыч, папашка их, вдовец, тяжел был на руку, сынка своего лупил нещадно. Да ты, небось, и сам тогда видал рубцы кровавые по телу. Если б я крапивою по ним прошлась, боль была б неописуема. В общем, решили мы с девками, что и этого с него довольно. Поклялся нам в слезах на крестике нательном, что, мол, в последний раз, и все такое. Ну и домой себе пошел с одежкой рваною в руках. Картинка, я тебе доложу, та еще была. А чего ты вдруг про Митьку вспомнил, да еще за ужином?
– Лицо твое тогда увидел. И этот взгляд. Такой же, как в тот день.

Наташа положила голову на подушку и долго молчала, уставившись в полумрачный потолок. Потом заговорила, с трудом разлепляя губы.

– Я ведь у них совсем недавно была, ты представляешь? У княжны в ногах валялась, прощения просила. Мол, погубить я вас хотела, уж не гневайтесь вы на меня, злодейку. Дозвольте ручку поцеловать.

Барон с удивлением повернулся к Наташе.

– Погоди-ка, что-то я не понял, какой еще княжны? Анны Яковлевны, той, что трактирной девкой стала? А она-то здесь откуда появилась?
– Так разыскал ее братец, князь Николай. Он сейчас в Петербурге под видом венгерца одного живет. Графа Каллаша. Возможно, ты уже успел о нем услышать, если в свете побывал. Причем, обитают они, Анна с Николаем, в своем же старом доме на Сергиевской. Его Ковров потом на аукционе выкупил. Так вот, я …

Наталья Алексеевна продолжала говорить, но Вернер, погруженный в свои раздумья, ее уже не слышал. Интересно получается. Граф Каллаш – это, стало быть, князь Николай Чечевинский. Ну да, конечно, все сходится с тем, что Наташа рассказывала раньше. Они с Ковровым – друзья закадычные. А Катцель, получается, про Чечевинского не знал. Да, к графу Каллашу визит придется нанести. И не только ради адреса Коврова… .

– … и если бы не она, все могло б сложиться по-другому. И у них, и у меня. Ты вот про Митьку вспомнил. А они мою мать до смерти засекли. Главное, ведь я к нему как баронесса заявилась. И вдруг слышу сей знакомый голосок: “Наташа!”. Как она меня узнала после стольких лет, понятия не имею. И сразу от обоих – “ты такая, ты сякая”. Это после “баронессы”. Как тебе это?

Вернер стремительно повернулся к невесте (даже испугав ее немного), обхватил своими сильными руками и, в перерывах между поцелуями, с трудом, но все же сумел произнести то, что хотел.

– Наташка, завтра же мы едем с тобой в Кербинку. А потом поженимся. Немедля.

Глава четвертая
Женитьба, правда, оказалась весьма хлопотным и сложным делом. Тут и переход невесты в лютеранскую веру. И срок венчания, и еще куча всего. Однако денежные знаки снова помогли в решении всех проблем. И уже через три дня  Вернер и Наташа тихо и скромно обвенчались в ропшинской Кирхе. Когда же они вернулись в Петербург, барон рассказал супруге о письме Катцеля и его просьбе в отношении Бероевой.

– Тебе тоже неплохо было бы на источники съездить. Проведем там медовый месяц. А заодно я и Юлию Николаевну обследую. Очень уж  меня обеспокоила эта просьба Катцеля. Он в таких делах редко ошибался. Теперь ты понимаешь, почему я тебя про немецкий-то спросил?
– Честно говоря, пока не очень.
– Ну и не важно. Сейчас у нас другое дело. Завтра нанесем визит князьям Чечевинским. Расставим, как говорится, все точки над i.
– Может, не стоит, Верочка? Ты не представляешь, как мне не хочется к ним снова идти.

Вернер подошел к ней и взял за руки.

– Нужно, наконец, завершить эту мрачную страницу и жить дальше. Мы должны… мы обязаны высказать им все, что у нас… .

Наташа прижалась к его груди. Барон обнял жену и поцеловал в свое любимое место – небольшую вмятинку за ее левым ухом.

– Ладно, оставайся. Может, ты и права. Пойду один.

На следующий день около трех пополудни он предстал перед улыбающейся Наташей в спальне “как денди лондонский одет”.

– Чего смеешься? Что-то не так?
– Да нет, просто никогда тебя таким франтом не видела.
– Ничего. Вот начнем в свет выходить – насмотришься. Ты ж не забывай. Мы с тобой немецкие бароны, а не шушера какая-нибудь. Так, кажется, все… . А, нет, забыл кое-что.

Он подошел к шкафу, открыл ящик, молниеносно вытащил из него что-то светлое и засунул в боковой карман сюртука. От Наташи не ускользнул тот факт, что при этом барон как-то странно покосился на нее. После чего пулей выскочил из комнаты. Наташа не стала за ним бежать. Из окна спальни она видела, как экипаж с гербом выехал за ворота. Хм… и что же это было? Платок? Да нет, он бы не стал его в кармане комкать и от нее скрывать. Тогда что же?

Граф Каллаш принял Вернера, радушно улыбаясь.

– Прошу вас, барон, располагайтесь по-домашнему. Вот, пожалуйста, сигары. Отличнейшие, кстати. Я их из Америки привез. Что будете пить? Водку, коньяк? Визит ваш, правда, несколько  ранний, но …
– Не беспокойтесь, князь, я к вам исключительно по делу. Поэтому-то и визит мой ранний. В этой папке находятся важные документы, которые я хотел вам показать.

Лицо Каллаша сразу приняло недоуменное выражение.

– Простите, я не совсем вас понял. Вы сказали – князь?
– Именно так. Вы ведь князь Николай Чечевинский, покойной Веры Кирилловны сынок? Вот к вам у меня и небольшой разговор будет.  Кстати, сестрица-то ваша, Анна Яковлевна, тоже, небось, дома? Не соблаговолите ли вы и ее пригласить? А то как-то неудобно…

Князь медленным движением снял очки, пристально и почти не мигая, несколько секунд (Вернеру показалось, что значительно дольше) смотрел на барона. Потом повернулся к старому слуге, безмолвно стоящему поодаль. Теперь его лицо выглядело, как бы это сказать, уныло-скучным.

– Степан, скажи Анне Яковлевне, чтобы пришла сюда.

Через минуту в гостиной появилась княжна. Скромно одетая, но довольно ухоженная женщина, внешне уверенная в себе. Глаза ее, однако, выражали сильнейшее беспокойство.

– Николай, что здесь происходит? Кто этот человек? Что ему нужно?
– Аннет, ты помнишь Штойбенов? Соседей дяди Алексиса? Их имение недалеко от Турусовки. Вот это как раз барон Вернер фон Штойбен. Или доктор фон Штойбен, так он более известен.
– У вас отличнейшая память, князь. Просто замечательно, что вы с сестрой не забываете своего покойного дядюшку. Это избавит меня от лишних объяснений. А, может, вы припоминаете еще и некую Наташу, которую ваша maman привезла сюда из Турусовки? Впрочем, вопрос, так сказать, риторический. Совсем недавно оная особа была здесь под именем баронессы фон Деринг. И вы, как она утверждает, узнали в ней эту самую Наташу.

Княжна слушала Вернера с яростным гневом, который усиливался с каждой секундой и, наверное, выплеснулся бы на барона, если б не упреждающий взгляд князя.

– А нельзя ли узнать, сударь, чем вызван ваш столь пристальный интерес к этой… к этой…
– Договаривайте, договаривайте, князь. К этой вашей дворовой девке, вы хотели сказать?

Княжна была уже не в силах сдержать себя.

– Да, именно к девке, милостивый государь! К моей горничной, из-за которой умерла наша матушка! К девке, которая нас обокрала! И из-за которой я…
– Анна! Помолчи, пожалуйста, сделай одолжение. Нашему гостю…
– Незваному гостю!
– Нашему гостю совершенно не обязательно знать все те подробности, что ты на него, извини, вываливаешь. Так я жду ответа на свой вопрос, барон.
– Простите, князь, Анна Яковлевна тут упомянула о краже. Вот и я, в свою очередь, хотел бы знать, что именно украла у вас Наташа.
– Ну что ж, здесь никакого секрета нет. Она выкрала все деньги и ценные бумаги, полностью разорив нашу семью. Я опять вынужден настаивать на своем вопросе, барон. В чем заключается ваш интерес в данном деле?

Вернер достал из папки документы с сургучными печатями.

– А вот, в чем. Наталья Алексеевна является внебрачной дочерью вашего дяди, который признал свое отцовство и дал ей вольную. Я специально для вас сделал заверенные копии этих документов. Вот, прошу ознакомиться.

Брат и сестра поочередно прочли бумаги, переданные Вернером. Причем, княжна раза три подряд, но, по всей видимости, так ничего и не поняла. А на лице князя, как обычно, не дрогнул ни один мускул.

“Интересно, он вообще испытывает хоть какие-нибудь эмоции?” – подумал Вернер, который, как и Анна, терпеливо ждал, что скажет князь.

– Николай, я ничего не понимаю. Что все это значит?
– Это значит, Аннет, что Наталья Алексеевна, оказывается, никакая не крепостная. А родная, по закону, дочь дяди Алексиса и наша с тобой кузина. Вы ведь это имели в виду, барон? Однако позволю себе один вопрос. Как я понимаю, сии документы объявились совсем недавно. Откуда же нашей матушке и, тем более, нам с княжной, могло быть известно данное обстоятельство?

Вернер вдруг почувствовал страшную усталость. Нет, не физическую. А такую, что даже и не объяснить. Ему захотелось немедленно бежать из этого чуждого ему дома и оказаться в объятиях Наташи, забыв обо всем. Но все же дело нужно было довести до конца.

– Увы, князь, вы ошибаетесь. Ваша “матушка” была прекрасно осведомлена о данном, как вы выражаетесь, обстоятельстве. Ей сообщил об этом поверенный вашего дядюшки г-н Карнаухов, предложив забрать бумаги Алексея Кирилловича. Но она отказалась, заявив, что Наташа умерла. А затем сама же перевезла ее сюда в качестве крепостной. Вы тут насчет кражи ценных бумаг возмущались. Так вот, княгиня Чечевинская украла целую жизнь. И не одну. Мы с Натальей  Алексеевной третьего дня поженились. Она теперь баронесса фон Штойбен. Но наша свадьба по вине княгини запоздала на много лет. И эти потерянные годы уже не вернешь. Ваша “матушка” совершила тяжкое преступление, превратив свободного человека в раба. Этакая, понимаешь, Салтычиха наших дней! И если бы она была жива, то находилась бы сейчас в тюрьме, можете в этом не сомневаться. Но поскольку она за свои грехи  уже давно в другом месте расплачивается, то здесь за них вам придется ответ держать. Вот, получите за “дворовую девку”!

Вернер вытащил из бокового кармана то, что старался укрыть от взгляда Наташи. Это была лайковая перчатка, которую он с силой швырнул в направлении князя. Она мягко стукнулась о грудь и упала на пол. Княжна вскрикнула и с испугом посмотрела на брата. На Николая Яковлевича, однако, весь этот демарш барона не произвел ни малейшего впечатления. Он молча поднял перчатку и внимательно всю ее осмотрел.

– Красивая. У Миронова покупали, на Невском?

Вернер мысленно усмехнулся. Он уже привык к подобной реакции князя Николая.

– В Столешниковом. В салоне Лонжье.
– Ах да. Я и забыл, что вы недавно в Петербурге.
– Так же, как и вы, “граф”. Разве нет?

Часы в гостиной пробили пять. Князь молча держал в руке перчатку. Анна Яковлевна переводила испуганный взгляд с одного мужчины на другого. Вернер покачал головой.

– Однако уже поздно. Я вынужден откланяться. С вами, Николай Яковлевич, свяжутся мои секунданты. И вот еще что. Я думаю, что никто из нас не заинтересован в огласке всего того, о чем здесь было сказано. Вы, князь, для меня остаетесь графом Каллашем. А с вами, княжна, мы и вовсе не знакомы. Документы, что я вам передал, можете оставить у себя. Честь имею!

Только в экипаже Вернер вспомнил, что так и не узнал у князя адрес Коврова.

Глава пятая
Целых два дня, несмотря на яростные просьбы Наташи, барон хранил молчание обо всем, что произошло в доме Чечевинских. Ему нужно было сначала самому прийти в себя и осознать все последствия своего шага. Но на третий день пришлось все рассказать жене. Как и предполагалось, известие о дуэли вызвало у Натальи Алексеевны сильнейший гнев вперемежку с таким же точно страхом.

– Это что тебе, французский роман? Или вы на оперной сцене стреляться будете? Ты хоть понимаешь, что тебя могут убить? Убить по-настоящему!
– Наташа, отец меня с семи лет стрелять учил. Я в пятиалтынный с двадцати шагов попадаю. А для дуэли большего-то и не надо.

Немного поостыв, баронесса уселась в кресло напротив мужа. На лице ее вновь заиграла ироничная улыбка.

– Вы, Вернер Германыч, смотрю, меня за дуру держите. Полагая, что я с кодексом дуэльным не знакома. Нет, милый, ошибаешься. Из-за меня в Вене аж пять раз стрелялись. И еще два в Мюнхене. Чудом просто никто не погиб. Оружие здесь Чечевинский выбирает. С чего ты взял, что это пистолеты будут? Да и вообще. Шестнадцать лет он где-то шлялся, приключения искал. Так что, наверное, и стрелять, и фехтовать умеет не хуже тебя. Я понимаю, ради меня ты все это затеял. Но ведь в дуэли никакого проку нет. Она уж ничего не сможет изменить. К тому же мы уехать с тобой хотели. Ты, кстати, адрес-то Коврова получил?

Вернер, и так сидевший с унылым видом, стал просто мрачнее тучи.

– Забыл, Наташ. Вот здесь я точно маху дал, не спорю. Самим надо будет выяснять. Ничего, я уже понял, как это сделать. У нас другая проблема появилась. Я не учел, что все эти дуэли, подготовки к ним, занимают уйму времени. Стало быть, наш отъезд придется отложить. И это скверно. Кто знает, что может произойти с Юлией Николаевной.
– И еще мне кажется, тут кто-то про медовый месяц косы заплетал?
– Ты, Наталь Лексевна, следи за языком-то. Чай, не в деревне.  Как ты столько лет в баронессах ухитрилась проходить, ума не приложу. Если уж совсем невмоготу, на немецкий переходи. Тут его не все понимают.

Супруги рассмеялись. Настроение их сразу же улучшилось. Вернер уже собрался пояснить жене, каким образом он собирается искать Коврова, как в  библиотеку вежливо постучали. Теперь, согласно распоряжению баронессы, всюду, где находились господа, следовало сначала постучать. А не врываться с криком “барин, тут такое дело…“. Вынужденная мера после того, как слуги пару раз их с Вернером застали в довольно щекотливых ситуациях. Дверь медленно приоткрылась, и в комнату осторожно вступил дворецкий.

– Слушаю тебя, Артемий.
– Г-н барон, к вам князь Васильчиков. Прикажете принять?
– Проси. Сюда, в библиотеку. И принеси нам все, что нужно. Ты знаешь. По высшему разряду.
– Не извольте беспокоиться. Я уже распорядился.

Наташа удивленно посмотрела на мужа. Вернер похлопал ее по руке.

– Первая ласточка. Сейчас нас примирять начнут. Так уж много лет заведено.  Я с князем у Мещерских познакомился. Потом еще мы с ним общались пару раз. Петр Сергеич мне его вместе с “Каллашем” представил. Так что, как я понимаю, Васильчиков – секундант у князя Николая.
– Так помирись с ним, сделай милость. Что тебе эта дуэль? Ты ж сам сказал, об истинной причине никто и знать не будет. Ну, повздорили о чем-то с графом, не сошлись во мнениях. Пожмете рученьки друг другу и разойдетесь каждый при своих.

Вернер вздохнул. В библиотеку вошел князь Васильчиков, высокий, подтянутый мужчина, примерно того же возраста, что и барон.

– Ладно, поглядим. А, здравствуйте, дорогой мой Александр Ларионыч, милости прошу к нашему шалашу. Извините, что в библиотеке принимаю. Здесь для беседы обстановка подходящая. А этот визит, как я понял, явно не праздный. Что братец-то ваш из Крыма пишет? Когда войне конец? Непременно расскажите. Вот, пожалуйте к столу. Тут “все, что надо для души и настроенья”, уж не помню, кто это сказал.
– Если честно, Вернер Германович, давно ваш особняк прекрасный посмотреть хотел. Так что визит-то мой в какой-то степени и праздный.

Барон представил Васильчикову супругу и попросил ее оставить их с князем тет-а-тет. Он проводил Наташу до двери, поцеловал ее и вернулся к гостю. Князь, тем временем, восхищался обилием книг на стеллажах, занимающих три стены.

– Знатная библиотека у вас, барон, ничего не скажешь. И издания все такие дорогие. Как говорится, читать – не перечитать.
– Ну что вы, князь, у меня на чтение и времени-то нету. Эта роскошь ко мне от прежних владельцев перешла. А книгу даже в руки-то взять некогда. Пациентов много, то да се. Медицина полной отдачи требует. Так что это больше для баронессы. Она у нас литературой увлекается.
– О, я смотрю, тут у вас прижизненные издания г-на А.Пушкина. А здесь у нас кто…? М.Лермонтов. Нда… . Вот так, сударь мой, мы и потеряли двух замечательных поэтов. Великих русских дуэлянтов. Молодых, в самом цвете своего таланта. И я вам честно скажу. Больше таких и не будет. Причем, обратите внимание, потеряли-то всего за четыре года. Насчет Пушкина я ничего вам не скажу. Знаю, в общем, то же, что и все. А вот у Лермонтова я ведь секундантом был. Да-с. И при ссоре его последней с Николушкой Мартыновым присутствовал. В Пятигорске это было. В доме Петра Семеныча Верзилина.

Вернер даже рот раскрыл от изумления.

– Да вы садитесь, Александр Ларионыч. Вот в это кресло, напротив меня. Так как же это все случилось-то? Как погиб г-н Лермонтов? Я в ту пору в Гейдельберге был. Туда, конечно, слухи доходили. Но толком так и не знаю ничего.
– Да тут особо и рассказывать-то нечего. Михал Юрьич пал жертвой своего, извиняюсь, острого языка и дурного нрава. Друга своего, Мартынова, изводил нещадно. Высмеивал открыто, эпиграммы на него строчил. Ну и наступил сей роковой момент. Он должен был прийти.
– Но почему? Что же они не поделили-то? Замешана была, наверное, женщина?
– Да нет, тут проще все. Ведь человек, как вам известно, состоит из множества пороков. Тщеславие, гордыня, зависть – все они присущи нашим с вами современникам. Уж больно внешностью своей Мартынов друга подавлял. Стоило ему, красавцу, в дом какой зайти, в черкесске-то роскошной, да за кинжал держася… все дамы на него как мухи, извиняюсь, на варенье. Да-с. Ну а что произошло потом, я думаю, вам хорошо известно.

Князь встал с кресла, налил себе коньяку и снова уселся.

– Но это все, барон, дела минувших дней. Сейчас меня больше занимает та дуэль, которая еще не состоялась. Вы ведь наверняка догадались, что я представляю интерес противной стороны.
– Разумеется.

Васильчиков тяжело вздохнул и отхлебнул коньяку.

– Как же я не хотел за это браться… . Мне ведь и той дуэли, пятигорской, на всю жизнь хватило. Гнев государев на себя навлек. Кабы не светлой памяти родитель мой, нижним чином бы сейчас службу проходил в какой-нибудь глуши. И что еще за мысль такая, что пуля все обиды смоет и споры разрешит? Суворов, вон, сказал, что пуля – дура.
– Так это он о войне говорил, Александр Ларионыч. А не о дуэли.

Князь усмехнулся.

– Понятно. На дуэли она, стало быть, умнее. Так что вы, сударь мой, не поделили с графом Каллашем? Подробности вашей ссоры мне неизвестны. Знаю лишь, что речь идет о некоей близкой вам особе, о которой граф отозвался не очень лестно. Он, кстати, подчеркнул, что о вашем родстве с оной особой не имел ни малейшего представления.
– Видите ли, князь, как и все венгерцы, граф Каллаш весьма болезненно воспринимает события сорок девятого года. В нашей с ним беседе он позволил себе некоторые… нелицеприятные высказывания в отношении генерала Ридигера. Не зная, разумеется, что Федор Васильевич является моим относительно близким родственником. Ну и слово за слово… в общем, вы понимаете…

Васильчиков облегченно вздохнул и глотнул новую порцию коньяка.

– Слава Богу, все именно так, как я и думал. Стало быть, эта  ваша “ссора” не стоит и выеденного яйца. О чем я, кстати, даже не зная всех обстоятельств, уже заметил графу Каллашу, предложив ему пойти на мировую. Могу вам официально сообщить, Вернер Германович, что он весьма сожалеет о случившемся и приносит вам свои глубочайшие извинения. Граф также просил вам передать, что время нельзя повернуть назад. И что если бы у него была возможность вернуться в прошлое и исправить все свои ошибки и грехи, он бы непременно так и поступил.  Однако, если вы все же настаиваете на поединке, Каллаш готов предоставить вам сатисфакцию.

– Передайте графу, князь, что его извинения приняты. Возможно, я несколько погорячился, увидев его резко неприязненное отношение к моей…  эээ… родне.
– Ну вот и отлично, барон. Я тотчас же доложу графу о том, что данный инцидент исчерпан. В свете о нем пока никто не знает. Так что будем считать, что его и не было вовсе.

Глава шестая
Известие о примирении с Чечевинскими и отмене дуэли Наташа встретила с несказанной радостью, закатив Вернеру совершенно невероятную и доселе невиданную бурную ночку. Когда же, наконец, супруги, в полном изнеможении, плюхнулись на подушки, Наташа вновь вернулась к обсуждению той темы, что была прервана визитом Васильчикова.

– Ты мне так и не объяснил, как ты собираешься искать Коврова.
– Ах да, забыл, извини. Кстати, Наташ, ты уверена, что его брак с Бероевой настоящий? Нам ведь не он сам нужен, а Юлия Николаевна. Может, у них такие же отношения, как были у вас с этим шляхтичем? Что, если они сейчас уже порознь обитают?
– Да нет, тут можешь быть спокоен. Я еще на том приеме у Шадурских заметила, как он на нее смотрел. Мы ведь с Карозичем глаз с него там не спускали. Все боялись, что он его, Казимира,  вспомнил. Именно так, кстати, и оказалось. Но это сейчас уже неважно. А то, что он на Бероеву тогда глаз положил, могу уверенно сказать. Да и в тюрьму-то попал из-за нее. Нет, тут можешь быть спокоен. У них любовь не хуже нашей.
– Ну дай-то Бог, дай-то Бог. А искать его по деньгам будем. Найдем их – найдем Коврова.

Наташа удивленно взглянула на мужа.

– Что ты имеешь в виду?
– Уехать-то они уехали. А дальше? Жить-то ему за границей на что-то надо? Иными словами, значительную часть своего состояния он должен был через своих доверенных лиц (скорее всего, князя Николая) перевести в некий иностранный банк. Кстати, тебе известно, как именно он разбогател?
– Нет, это случилось еще до того, как мы в Россию возвратились. Казимир говорил, что он, вроде, какие-то имения в карты выиграл. Что ж, это могло быть правдой. Игрок он, надо сказать, отменный.

Вернер взял теплую руку жены и поцеловал.

– Да, примерно так. Но я тебе могу и поточней сказать. Ты помнишь фон Штиглица? Барона, что приезжал к нам в Кербинку? Банкир, приятель давний моего отца. С ним был и сын-студент, учился в Дерпте. Лет на семь был старше нас, мелюзги. Да помнишь, помнишь, Сашкой его звали. Я тебе его тогда показывал. Он все вокруг Анфиски Климовой крутился как павлин. Мы еще тогда с тобой со смеху помирали.

Наташа вдруг прыснула и уткнулась в подушку, давясь от смеха. Наконец, отсмеявшись, приподняла голову.

– Так, значит, этот? Ты как Анфиску упомянул, я сразу же и вспомнила. И что сей Штиглиц?
– Я когда приехал в Петербург, стал в свет немного выходить. С людьми знакомиться. И вот на рауте одном Александра Людвиговича и встретил. Напомнил о себе и поболтали вдоволь. Кстати, это ведь мой отец старого барона в лютеране надоумил перейти. А то с их еврейством ходу им нигде в России не было. Так вот, Штиглиц мне рассказывал о строительстве чугунки из Питера в Москву и упомянул Коврова. Оказывается, Сергей Антоныч в карты выиграл не только имения, но и два весьма жирных куска земли, через которые должны были как раз чугунку ту прокладывать. И, главное, их никак не обойдешь. Ведь государь-то линию сию, между столицей и Москвой, собственноручно прочертил. Так что Ковров сумел за баснословную цену землицы те казне загнать. И сделал это при участии барона. У него же в банке и состояние свое разместил. Вот там мы все и узнаем у какого-нибудь клерка.

Весь день Наташа с нетерпением ждала возвращения мужа. Вернер появился дома только к обеду, но по его ничего не выражающему лицу она так ничего и не смогла понять. Однако уже по собственному опыту знала, что допытываться бесполезно. Захочет – сам скажет. Наконец, отобедав, супруги уединились в библиотеке. Вернер не стал больше испытывать терпение жены.

– Все, баронесса, собираемся и отбываем в Цюрих.
– Так ты все узнал? Они в Цюрихе?
– Да нет, конечно. Ты иногда бываешь такой наивной, Наташ. Ну как они могут там быть, если скрываются от всех. Однако свои деньги Ковров именно в Цюрих перевел. В “Ран и Бодмер”. Я, кстати, тоже их клиент. И в этом нам с тобой очень повезло.

Наташа тяжело вздохнула и красноречиво посмотрела на супруга. Вернер поймал ее взгляд и усмехнулся.

– Объясню, объясню, не злись. Чтобы получать определенную сумму на свои нужды, скажем, ежемесячно, Коврову непременно надо делать это лично в самом банке. То-есть, каждый месяц приезжать к “Рану и Бодмеру” на Банхоффштрассе. А это значит, что поселился он где-то поблизости.  В районе Цюриха есть три подходящих для этого деревушки. Тихие, спокойные, с прекрасными источниками и сказочными видами. Как раз то, что им рекомендовал Катцель для выздоровления Юлии Николаевны.

Баронесса скептически пожала плечами.

– А почему ты так уверен, что Ковров сам лично будет за деньгами приезжать? Ну да, он в розыске, и чеки для него, конечно, неприемлемы. Но разве банк не может высылать ему раз месяц обусловленную сумму?
– Может, разумеется. Достаточно дать банку поручение, и он будет переводить на почту, которая имеется в каждой деревушке. Такой услугой пользуются многие из тех, кто приезжает на курорты. Но это не для беглецов, которым важно сохранить свое инкогнито. Так что ни с какими переводами Ковров связываться не будет. У него все должно быть тихо и скромно. Получил свою сумму и немедленно отбыл обратно в свою деревню.

Вернер встал и прошелся по комнате.

– Мы же с тобой свежеиспеченная немецкая супружеская пара фон Штойбенов, решившая, по причине слабого здоровья баронессы, медовый месяц провести на источниках. Русским не владеем, разговариваем только на немецком. Дальше – посмотрим. Когда ты баронессой фон Деринг прозывалась, как имя твое было? Не Наташа ведь, надеюсь?

– Альмут. Так в том паспорте было записано – баронесса Альмут фон Деринг.
– Отлично. Можешь ею и дальше оставаться. Пока все. И что скажешь?
– Грандиозный план. В нем, правда, есть один существенный недостаток – он совершенно невыполним.

Барон вновь уселся в кресло, с удивлением глядя на супругу.

– И почему, позволь спросить.
– Да потому, Верочка, что Ковров меня знает как облупленную. Да и с тобой он встречался. И фамилию ты ему свою называл. Казимира, например, он вспомнил в один миг, хоть и видел всего пару раз шестнадцать лет назад. С Ковровым на дурачка не пройдет. Надо что-то другое придумать. А почему ты не хочешь просто ему сказать – так, мол, и так, приехали из-за Юлии Николаевны. Мы ж не враги им.
– Вот в том-то все и дело, что тут сейчас и не поймешь, кто кому враг, а кто – нет. Ковров – близкий друг Чечевинских. А мы с тобой… . Ты бы видела, как твоя бывшая “барышня” в истерике металась, про Наташу услыхав. И какими эпитетами она тебя при этом награждала. Правда, брат ее, как мне показалось, не одобряет поступка своей матери, хотя внешне это никак не выражается. Не исключено, что его извинения и сожаления были искренними. Тем не менее, может и неплохо, что я забыл спросить его про Коврова. Это сразу вызвало бы подозрения, и в Цюрих отправился бы нарочный с письмом-предупреждением.

Вернер встал, подошел к окну и задумался. Затем повернулся к супруге.

– Короче, будем действовать по обстоятельствам. В Цюрихе постараемся изменить твою внешность. У “Кремпица” на Гесснераллее мастера по этой части. Разумеется, полного эффекта тут не добьешься. Но дня на три их сомнений вполне должно хватить. Покажемся сначала только Бероевой. Думаю, она тебя сразу и не вспомнит. А я, пока ты новым обликом займешься, узнаю в банке адрес Коврова.

В конце ноября фон Штойбены прибыли, наконец, в Цюрих и  остановились в “Марктгассе”. После ноябрьского, но уже заснеженного Петербурга погода в Швейцарии порадовала супругов своей нежной теплотой. Все шло согласно установленному плану. Наташа полностью преобразилась в салоне “Кремпиц”. Она с удивлением и восхищением разглядывала себя в огромном овальном зеркале, видя в нем типично европейскую даму в изысканном туалете и с лорнетом в руке. Вернер, между тем, обрабатывал герра Штюльпнагеля, кассира банка “Ран и Бодмер”. Когда сумма дошла до 1000 франков, последний сдался. Довольный барон уже собрался вернуться в отель, как вспомнил еще об одном очень важном деле. В трехстах метрах от банка находился магазинчик с громким названием “Валькирия”. Вот туда-то и направил свои стопы Вернер. Вечером он показал супруге покупку – красивый, покрытый светло-коричневым лаком ящичек. Щелкнув по двум замочкам, барон открыл крышку. Наташа чуть не вскрикнула от неожиданности. Вернер довольно улыбнулся, видя реакцию жены.

– Вот, познакомься. Шестизарядный “Драгун” 44-го калибра. Лучшее на сегодняшний день творение господина Кольта.
– Но зачем?… Ты думаешь, что…?
– Исключительно на всякий случай. Ковров – весьма опасный тип. И что он может выкинуть, мы с тобой не знаем.

На следующий день супруги въехали в Лихтендорф – деревушку, где скрывались от мирских глаз Бероева с Ковровым.

Глава седьмая
Сергей Антонович только прилег на полчасика вздремнуть перед обедом, как дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетела испуганная Юлия.

– Сережа, в деревню новые люди приехали. Муж с женой. Я их сейчас на источнике видела. И я думаю…

Ковров, с сожалением отрываясь от уже нахлынувшей сладкой дремы, спустил ноги с дивана.

– Погоди, погоди, Юль, давай-ка все по порядку. Это русские?

– Да в том то и дело, что нет. Типичные немцы или австрийцы. Наши так не одеваются. И разговаривают они безо всякого акцента. Ты знаешь, мой немецкий не лучше, чем у Глаши, но русских я сразу просекаю.
– Тогда позволь тебя спросить, с чего ты решила, что…
– А с того, что хоть я эту белокурую красотку явно никогда не видела, что-то в ее лице мне показалось очень знакомым. Главное, она как обернулась, сразу же подняла лорнет и принялась меня через него разглядывать, будто я какое-нибудь насекомое. Но еще до лорнета мы с ней успели взглядом обменяться.
– Ладно, сейчас у нас обед. Давай не будем без причины портить себе аппетит. Поручим Глаше, она все выяснит.

Ковров протер глаза и пошел умываться. Ту же тему в своем доме обсуждали и Вернер с Наташей.

– По-моему, я ее напугала до чертиков. А это значит, что она меня узнала, хоть я и лорнетом прикрывалась.
– Это не очень хорошо. Пугать ее ни в коей мере не входит в наши планы. Но, по крайней мере, сейчас видно, что опасения Катцеля подтверждаются. Выглядит она явно нездоровой. И еще эта нервная пугливость…
– И что теперь?
– Она, несомненно, все рассказала Коврову. Тот попытается сначала навести о нас справки. И уж потом только познакомиться лично. Так что время у нас пока есть. Денька два. Больше в этой деревушке скрываться друг от друга не получится. Я пока буду готовить снадобье. А ты веди себя как обычно. Ходи по лавкам, на источник, в кирху. Все равно напугать Юлию Николаевну больше, чем мы уже успели, не получится.
– А если она меня вспомнит?
– Это так или иначе произойдет. Днем раньше, днем позже … . Наша главная задача – убедить Коврова в том, что мы прибыли сюда для того, чтобы помочь его супруге. Сделать это, учитывая твое прошлое и наши сложные взаимоотношения с Чечевинскими, будет нелегко.

На следующий день Ковровы получили сведения о новоприбывших, добытые их служанкой Глашей у хозяина молочной лавки, в которой она закупалась ежедневно.

– Так вот, Гюнтер мне сказал, что они бароны из немцев. Приехали одни, без слуг. Сами, говорят, справляемся. Поселились рядом с кирхой, в двухэтажном доме для гостей. Барон, он, вроде бы, еще и доктор. А она ходит по лавке и все через очки такие, на ручке длинной, разглядывает. В русском оба ни бельмеса. Это уже не Гюнтер. Это я сама догадалась. Болтала при них и так, и сяк, а они – ноль внимания. Гюнтер их имена на немецком записал. Вот, барыня … .

Юлия взяла бумажку и неторопливо прочла:

Барон Вернер фон Штойбен. Баронесса Альмут фон Штойбен.

Ковров удовлетворенно усмехнулся и взглянул на жену.

– Ну вот, видишь? Очередной немецкий фон-барон со своею фон-бароншей на источники приехал. А ты сразу паниковать.

Бероева с грохотом выронила чашку, расплескав чай по столу.

– Вспомнила! Именно баронесса, да, на том рауте у Шадурских, где этот негодяй меня впервые увидел…

Она осеклась, хмыкнула и с улыбкой покосилась на мужа.

– Я про Шадурского, а не про тебя. Так вот, там она и была. Вместе с братом своим. Мужчины все вокруг нее крутились. Но как звали ее, не помню, хоть убей. Баронесса фон …

Ковров сразу насторожился.

– Баронесса фон Деринг? Ты уверена, что это она?

Бероева тяжело вздохнула.

– Нет, утверждать не берусь. Выглядит она совсем по-другому. Просто напомнила мне ту баронессу. Правда, я ее и видела-то всего ничего.
– Юля, с этой минуты ты дом не покидаешь. До тех пор, пока я лично эту парочку не увижу. Если это баронесса фон Деринг, то она здесь, несомненно, с враждебной целью. Как раз, когда ты в тюрьму угодила, они меня убить пытались. И если бы не Николай…
– Но барон этот мне точно не знаком. Брата ее (кажется, его Яном звали) я тогда тоже видела. Тут абсолютно никакого сходства.
– Ян-Владислав Карозич, так он себя называл. На самом деле – поляк Казимир Бодлевский. Но он погиб не так давно. Его убил молодой Шадурский. Так что, если это фон Деринг, то она себе нового полюбовника нашла. Ладно, завтра все выясним.

Примерно в полдень следующего дня Сергей Антонович поднялся к питьевому источнику. Как он и ожидал, “фон-бароны” уже сидели на красивой каменной скамье с кружками в руках, неторопливо обсуждая красоты природы. При появлении Коврова мужчина привстал, приподнял шляпу, скользнув по Сергею Антоновичу равнодушным взглядом. А его спутница просто кивнула, а затем подняла висевший на шнурке лорнет и бесцеремонно осмотрела Коврова с головы до ног. Затем они продолжили прерванный разговор. Сергей Антонович еще раз слегка поклонился обоим, наполнил кружку и отошел в сторонку, присев на самую дальнюю скамью. Через несколько минут он встал и ушел. Вернер и Наташа еще долго смотрели ему вслед.

– Что скажешь, дорогая?
– Узнал. Не мог не узнать. Просто виду не подал. Как раз в его духе. И что будем делать?
– То, что он к тебе не обратился, плохой признак. Это значит, Сергей Антоныч нас злейшими врагами считает. Из всего того, что я о нем знаю, можно сделать один вывод – за жену он горло готов любому перегрызть. Ну что, пошли домой?

Они спустились с источника и направились к кирхе.

– Верочка, ты иди, а я еще в сырную зайду. Курт обещал сегодня реблошон к полудню привезти. Я просила, чтобы он и нам оставил.

Вернер поцеловал Наташу и продолжил свой путь. У самого дома барон огляделся, а затем открыл ключом входную дверь и прошел в гостиную. Сзади внезапно послышался какой-то легкий шум. Но оглянуться Вернер уже не успел. Сильный и точный удар по затылку не только сбил его с ног, но и на какое-то время привел к потере сознания. Очнулся он уже в кресле с привязанными к подлокотникам руками. Ковров сидел в таком же кресле напротив него и  самодовольно улыбался, поигрывая небольшой черной дубинкой. Вернер с трудом (каждое сказанное слово отдавалось болью в голове) начал разговор.

– Что это значит, милостивый государь? Кто позволил вам врываться в мой дом и нападать на меня?
– О, мы, оказывается, и по-русски понимаем. А Глашка-дура говорит, ни бельмеса. Ну что ж, это значительно упрощает дело, поскольку я, по правде говоря, в немецком не очень силен. Так, на сугубо бытовом уровне. А у меня к вам несколько важных вопросов.
– И каких же, если не секрет?
– Ну, для начала мне хотелось бы знать, барон, с какой целью вы сюда приехали. Только давайте поговорим без вранья. Я вас, хоть и не сразу, но вспомнил. Много лет назад вы приходили ко мне, чтобы выяснить о судьбе горничной Наташи, обокравшей моего друга, князя Чечевинского. А потом вдруг оказалось, что Наташа эта – всем известная баронесса фон Деринг. Мои друзья сообщили мне в письме, что сия особа, вроде бы, покончила с собой. И вдруг я встречаю ее здесь, за сотни верст от Петербурга, в маленькой швейцарской деревушке, под другим именем и с явно измененной внешностью. Согласитесь, барон, что все это наводит на размышления.

– Вы бы не могли сначала развязать мне руки, г-н Ковров? Голова разламывается после вашего удара. Я приложу холодный компресс, а затем спокойно отвечу на ваши вопросы.
– Это исключено, барон. Я, честно говоря, не доверяю вам ни на грош. Так что придется вам немного потерпеть. Да и стукнул-то я вас не очень сильно. Вы всего минут десять находились без памяти. Давайте завершим нашу беседу как можно быстрее. У вас, вон, голова болит, а мне не хочется супругу надолго оставлять одну. Тем более, что где-то рядом ошивается ваша баронесса. Итак, я слушаю вас.

Вернер тяжело вздохнул.

– Все очень просто, Сергей Антонович. Эти ваши, с позволенья сказать, друзья – князья Чечевинские – ввели вас в заблуждение. После столь трагических событий, к которым вы и Николай Яковлевич имеете прямое отношение, баронесса действительно пыталась расстаться с жизнью. Выпила у себя в номере какую-то дрянь, но, к счастью, была вовремя доставлена в больницу, где ей быстро промыли желудок. Так что самоубийство не состоялось. Но сказать, что Наталья Алексеевна полностью оправилась от перенесенных ею потрясений, пока нельзя. Поэтому, поженившись, мы решили съездить куда-нибудь в тихое местечко на питьевые источники, чтобы провести, так сказать, медовый месяц с пользой для здоровья.

Ковров яростно вскочил с кресла и замахнулся на барона дубинкой.

– Вы, сударь, жестоко ошибаетесь, если думаете, что я буду и дальше выслушивать эту чепуху! Я всю жизнь имел дело с наглецами вроде вас. И прекрасно научился с ними обходиться.

Вернер молчал, уставившись в пол. С трудом взяв в себя в руки, Сергей Антонович немного успокоился, опустил дубинку и продолжил уже миролюбивым тоном.

– Я готов допустить историю с самоубийством, вашу свадьбу с баронессой и даже медовый месяц. Еще тогда, когда вы расспрашивали меня о горничной Наташе, было очевидно, что вы состоите с ней в определенных отношениях. И я искренне рад, что вы ее нашли. Кстати, примите мои поздравления.

Вернер машинально кивнул.

– Но чтобы я поверил в случайность вашего приезда именно в эту деревушку – нет, на это не надейтесь.
– Ну что ж, правильно делаете, что не верите.

Ковров и Вернер резко повернулись к двери. Наташа с тем самым, “балмусовским” выражением лица медленно двинулась к мужчинам. В правой руке она держала новенький кольт, направленный Коврову прямо в живот. Сергей Антонович криво усмехнулся.

– Надо же. Я смотрю, вы, баронесса, растете на глазах. Еще недавно вы хотели меня угарным газом отравить. А теперь, вон, револьверчиком поигрываете. Стрелять-то вы хоть, умеете, дамочка? А то ведь и муженька своего можете ненароком ухлопать.

Ни Вернер, ни Ковров в первое мгновение так и не поняли, что произошло. Вдруг раздался страшный грохот, и кувшин с водой, стоявший на столике рядом с креслом Коврова, разлетелся вдребезги, облив Сергея Антоновича с ног до головы. От неожиданности и испуга Ковров плюхнулся в кресло, выронив дубинку, которая (тоже с грохотом) покатилась по полу.

– Вы совершенно правы, Сергей Антоныч. Стрелок-то я действительно не ахти какой. Целюсь, например, в кресло, а попадаю в кувшин с водой. Хорошо еще, что не в голову. В вашу, разумеется. Поэтому давайте сделаем так. Вы сейчас развяжете моего мужа и быстренько уберетесь отсюда. Учтите, кстати, что народ тут весьма законопослушный. Услышав выстрел, могут и за жандармами послать. После чего о вашем пребывании в этой деревушке станет известно даже на Луне.

Ковров молча вытащил небольшой нож и быстро развязал барона. Затем он поднял с пола свою дубинку и уже собрался уходить, как был остановлен Вернером.

– Подождите, г-н Ковров. Я хочу вам показать кое-что.

Он вытащил из еще не разобранного баула тетрадь Катцеля и достал вложенное в нее письмо.

– Вот, прочтите. Именно по этой причине мы находимся здесь.

Ковров молча читал письмо несколько минут. Затем вернул его Вернеру.

– Почему же вы сразу не сказали? Зачем нужен был весь этот маскарад?

Барон взглянул на Наташу, все еще стоящую с “Драгуном” в руках, и прошелся по комнате.

– На это были особые причины. Но поговорить о них я предлагаю в более спокойной обстановке, без дубинок и револьверов. Сегодня мы все очень устали и перенервничали. Давайте встретимся завтра в вашем жилище. Скажем, в полдень. Мне необходимо осмотреть Юлию Николаевну. Лекарство для нее уже полностью готово. Ну а если вы потом угостите нас чайком, мы расскажем вам все в подробностях.

Эпилог
После тщательного обследования Юлии барон с удовлетворением отметил, что ее состояние на данный момент не внушает серьезных опасений. Тем не менее, он приступил к лечению, полагаясь как на записи Катцеля, так и на свой богатый опыт. Отношения между двумя супружескими парами оставались, если не враждебными, то весьма натянутыми. Хотя Вернер, как и обещал, поведал Ковровым обо всем, что произошло с Наташей по вине княгини. И все же имена “Деринг” и “Катцель” не давали им сблизиться.

Медовый месяц Штойбенов растянулся аж до весны. Все это время Вернер боялся надолго оставить Юлию без присмотра. Даже на Рождество он не решился вернуться в Петербург, хотя каждый год проводил его с матерью в Кербинке. А, тем временем, в России на престол вступил император Александр Николаевич, в связи с чем начались проверки и ревизии во всех государственных ведомствах, включая и судебные. Запыленную папку “Дело Ю.Н.Бероевой” достали из шкафа, и поиски беглого преступника С.А.Коврова возобновились с новой силой. Под нажимом судебных властей барон фон Штиглиц вынужден был назвать банк, в который он перевел часть состояния Коврова. После чего на стол шефа федеральной полиции в Берне  лег официальный запрос из Петербурга с требованием “выдать немедленно”. К счастью, местная полицейская машина работала весьма неторопливо. А за время своего пребывания в Швейцарии Ковров обзавелся некоторыми полезными связями. Так что уже через три дня Штойбены и Ковровы поспешно вернулись в Петербург. Первые открыто. Вторые – тайно.

Вернер вновь занялся своими пациентами, которых на время (как оказалось, довольно долгое) передал профессору Бауэру. Перед отъездом из Швейцарии он тщательно проинструктировал Коврова в отношении Юлии Николаевны, недвусмысленно дав понять супругам, что особняк на Сергиевской ни он, ни баронесса посещать более не намерены. В мае в Кербинке тихо скончалась Эмма Лаудер, и Вернер по-настоящему понял, что значит для него Наташа. Будучи совершенно одинокими, они являлись друг для друга смыслом жизни. И с каждым днем, месяцем, годом супруги становились еще ближе и роднее.

Между тем, князь Николай Яковлевич, скинув с себя личину “графа Каллаша”, получил аудиенцию у государя, которого, как оказалось, он знал лично еще цесаревичем. Монаршее решение было весьма простым. Уголовные дела против Коврова и Бероевой немедленно прекратили, признав обоих невиновными. Вскоре Вернер и Наташа получили приглашение в дом Чечевинских (князь выкупил у друга свой родовой особняк по символической цене) на раут по случаю благополучного исхода судебной драмы и, уже официальной, помолвки Сергея Антоновича и Юлии Николаевны. Однако Штойбены вовсе не горели желанием еще раз переступить порог этого дома. Более того, они все более и более склонялись к тому, чтобы навсегда покинуть Россию. Летом 1855 года, продав Кербинку, но сохранив “Литейный”, Вернер и Наташа отбыли в Вену. Там (по настоянию баронессы) они приобрели тот же самый особняк на Рингштрассе, в котором Наташа провела бОльшую часть из своих шестнадцати лет за границей.

Наверное, можно утверждать, что все три семьи – Чечевинские, Ковровы и Штойбены обрели, наконец, покой. Но раны, нанесенные им, будут еще долго кровоточить. И, скорее всего, не затянутся никогда.